музыка

ВЛАДИМИР МАРТЫНОВ - ТАНЦЫ НА БЕРЕГУ

Long Arms Records, 2004
[contemporary classical, minimalism, post-modern]

Владимир Мартынов - фортепиано

Именно этот мадригал я выбрал в качестве отправной точки для нашего воображаемого совместного музицирования, для нашего воображаемого диалога. Вряд ли это можно назвать произведением в полном смысле этого слова. Скорее это попытка услышать шум набегающих волн времени, попытка удержать в памяти ускользающий образ…
В.Мартынов

'Танцы на берегу' В. Мартынов. Ю.Чернушевич '…Тогда, можно поручиться, человек исчезнет как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке' - под знаком этих слов, написанных Мишелем Фуко в 1966 году, для меня прошла вся вторая половина XX века. На моих глазах мир с каждым годом все явственнее и явственнее утрачивал привычные человеческие черты. Но это всеобщее и глобальное исчезновение человека навсегда обозначилось для меня через одно событие. В 1966 году в возрасте 19 лет умер мой друг Юрий Чернушевич. Мы вместе учились в училище, вместе поступали в консерваторию, вместе постигали секреты композиции под руководством Николая Николаевича Сидельникова и мечтали о новых формах музицирования. Одаренность Чернушевича носила какой-то особый характер, и мне кажется, что картина современной музыкальной жизни была бы иной - будь он жив. Буквально за месяц до смерти он закончил лучшее свое произведение - 'Мадригалы на стихи Амара Хаяма'. Текст заключительного мадригала сразу же показался каким-то странно-пророческим: Этот мир зеленый, алый, голубой Будет скоро отнят у тебя судьбой. Так ступай и сердце ты вручи тому, Кто всегда с тобой, кто везде с тобой. Именно этот мадригал я выбрал в качестве отправной точки для нашего воображаемого совместного музицирования, для нашего воображаемого диалога. Вряд ли это можно назвать произведением в полном смысле этого слова. Скорее это попытка услышать шум набегающих волн времени, попытка удержать в памяти ускользающий образ… В.Мартынов Танцы на берегу: прямая и обратная перспектива акустических пространств Владимира Мартынова 'Крылом озябшим плещет вера, одна над миром всех людей' Александр Введенский Искусство Владимира Мартынова существует в постоянных интерпретациях, встречаясь с посланием, 'текстом' из вчерашнего дня и направляя его в будущее, в новый контекст и в новое путешествие. Его внутренняя инаковость, его личная мифология органично и свободно сочетается с внешним реагированием на самые радикальные стратегии современной культуры. Музыкальные 'тексты' композитора балансируют на грани сохранения-исчезновения, резкости и полустертости, долговечной и одновременно смертной жизнеткани музыкального образа и композиторского авторства. Технологии творческой, 'реликтовой и футуристической' памяти Владимира Мартынова естественно погружаются в образы прилива и отлива акустических пространств, соединяя актуальность с арт-центричностью и архетипами высокой традиции. Они уходят в сегодняшний 'шум времени', как говорил Осип Мандельштам, вслушиваясь в постоянное возвращение забытого и оставшегося на обочине, в эхо и отголоски обратной перспективы культуры. Ее геометрия удаляется в классическую Элладу, в солнечную слоистость античности, мерную и пропорциональную золотому сечению, пронизанную гностической тайной пифагорейства. Она скрывается в завесах барокко, в его сложных рельефах, обнаруживая свои смыслы в одиноких поисках Эвридики, в 'опрокинутом' взгляде Орфея или в сладчайших звуках Сирен. В этих средиземноморских странствиях идеальное соседствует с возвышенным гиперборейством, временами нарушая линейную ясность Евклида и отчетливость античности, постоянно пересекаясь с трагическим вопросом 'быть или не быть?' новейших 'осевых' культур. 'Ожидание-забвение' музыкального контекста, транскультурные парадоксы 'утраченного времени', живущего в складках и нишах, сокрытого и формирующего в сокрытости настоящее, составляет феномен одной из последних композиций Владимира Мартынова 'Танцы на берегу'. Произведение, написанное для фортепьяно и исполненное самим автором, движется в многослойных образах, в неустойчивых равновесиях Телониуса Монка, в эллиптических нетождественных возвращениях-путешествиях композитора к истокам своего становления. Оно растворяется в утратах и наполняется обретениями, обращаясь к первообразам и диалогам со своим рано ушедшим другом юности Юрием Чернушевичем. В нем открываются живые цитаты его музыкальных высказываний, они мерцают своими прозрачными формами, легкими как потоки света, рифмуясь с авто-цитацией, разворачиваясь бесконечными вариациями. Ритм композиции напоминает гекзаметры Гомера, приливы и отливы океана, где берег являет собой пограничную ситуацию трагического утверждения жизни, ее экзистенции и обнаружения бессмертия в струящихся универсалиях, в слоистой прозрачности воды. В метафоре берега открывается прибежище парадокса, где жизнь временно изгоняется из своей длительности настоящего, а смерть, напротив, приговаривается к изгнанию в свое постоянное собственное присутствие. Берег, как в финальных сценах 'Смерти в Венеции' Л. Висконти, превращается в горизонт умирания, его мерцающий смысл, в сокровенное пространство, где танец как предельная возможность человека становится реальным благодаря 'оптике' и сущности самой музыки, ее ритмическим переступаниям между 'да' и 'нет'. Музыка в понимании композитора оборачивается библейской парадигмой 'прежде чем родиться - необходимо умереть'. В ее образах мы учимся смерти, приводим смерть в жизнь - ибо музыка наделяет жизнь смертью и омрачает смерть жизнью. Музыка в стратегиях Владимира Мартынова погружает смерть в тотальную реальность бытия, оправдывая таким образом бесконечность извечного диалога бытия со смертью - как 'танца на берегу', на самой границе материи и ее дематериализации. Наплывы, просвечивания, метки, следы на песке контуров танца, его пиктограммы археологизируют музыкальное письмо Владимира Мартынова. В его океанических покачиваниях, в ритмических протяженностях и разрывах, паузах и тотальном звучании ткется ткань реконструкций и свидетельств, напоминающих найденный древний манускрипт. Поверхность этого звучащего текста-пространства становится подобна не только рукотворному образу рукописи, ожившей 'партитуре' пергамента, но и поверхности берега, песчаному ландшафту, периодически скрывающемуся под водой как знаменитый рисунок на песке Марселя Дюшана. Звук фортепьяно Владимира Мартынова оплотняется естественными многослойностями, скрытыми слоями знаков, песка и воды, наносами, отпечатками ударов, следами танцоров, их тактильно-акустическими контактами с землей. И все это пульсирующее пространство, как вдох и выдох омывается крестильными водами-звуками, набегающей и уходящей волной, стихией инициации, гераклитовской интуицией, возвращаясь, струясь и замирая, образуя феноменальные зоны, постоянно приближаясь и уходя от нас. Его драматургия строится как вопрос и ответ, как постоянное вопрошание, ускользающее в животворную ткань музыки, уже метамузыки, где встречаются 'и Моцарт на воде, и Шуберт в птичьем гаме', где в зеркале новейшей культуры отражаются тени Сергея Рахманинова и Клода Дебюсси, сближая время и его героев. Все начертания этих медитативных 'танцев на берегу' наделены суггестивной энергией и обретают феноменальную силу внушения в своих бесконечных вариациях. Повторяясь, они становятся заклинательны как вещая речь поэта, учреждая скрещение мира земного и мира символов, вечного становления и ухода. Берег в этих музыкальных 'измерениях' рассматривается как пограничная реальность, 'нуль форм' Казимира Малевича, нулевой меридиан, разделяющий и осознающий зыбкость и твердь, классическую устойчивость и нелинейную иррациональность. В его контурах проступает, может быть, основная тема творчества Владимира Мартынова - тема гибели и возрождения культуры, тема ухода, исчезновения, растворения и возвращения личности в нашем руинированном постисторическом пространстве. В аккордных утверждениях непреложности 'танцев' просвечивают настойчивые обращения героев 'В ожидании Годо' С. Беккета и оживает надежда композитора на рекреацию магических функций искусства, все еще наполненных алхимией энергосодержащих звуков. В живом звучании музыкальных свидетельств, удивительного по своей органике единства образа и звука, текста и движения открывается метафизическая неуничтожимость художественного жеста композитора. Его форма способна терять свою внешнюю информационную твердость - как следы на песке, меняя свой код, вектор и координаты. Но ее новое состояние способно хранить и сберегать в себе еще невыговоренные, только возможные потенциальные смыслы, заявленные в прошлом, останавливая свой танец и превращая его в артефакт. Оно начинается в тот момент, когда заканчивается последняя музыкальная фраза, завершается ее журчащая ворожба, когда исчезает суфийские 'мир зеленый, синий и голубой' и ускользает лицо автора, начертанное на прибрежном песке. И наступает безмолвие, наполненное памятью отзвуков и резонансов, отсылая далеко за пределы 'Танцев на берегу'. Виталий Пацюков

Дизайн - Чайка
Записано на фестивале Владимира Мартынова в Культурном центре ДОМ 7 февраля 2004 года
Продюсер - Николай Дмитриев
Исполнительный продюсер - Людмила ДМИТРИЕВА
Особая благодарность - Кису Хаммонду